Пароль — Родина - Лев Самойлов

— Вот это да! — восторгался боец Иван Челышев. — Дали фашистам жару! — Но тут же делал совершенно неожиданный вывод: — Это, брат, армия… Нет, надо в армию подаваться…

Такие настроения все больше беспокоили Курбатова, Карасева, Гурьянова, Соломатина — всех, кто составлял костяк отряда. А тут еще случай с Челышевым. Настоящее ЧП.

Видимо, мысль об уходе из партизанского отряда в Красную Армию крепко засела в голове Челышева, и его реплики были неслучайны.

Однажды Ивана Челышева послали на дальний пост, находившийся на значительном расстояния от базы. В назначенный час сменщик пришел на это же место, но Челышева не нашел. Напрасно боец исходил вокруг десятки метров, пытаясь обнаружить Челышева. Тот исчез и больше в отряде не появлялся.

— Неужели он струсил и дезертировал? — мучительно думал Курбатов. — Не верится. Челышев — горячий, неуравновешенный, но преданный боец, все время рвался в дело. Не похоже на то, чтобы он предал отряд.

— А может быть, его немцы захватили? — высказал предположение Исаев. — Всяко могло случиться.

— Это было бы самое худшее, — мрачно проговорил Гурьянов.

— Почему?

— Пытать будут… Не всякий выдержит…

Однако через несколько дней от разведчиков, державших связь с батальоном капитана Накоидзе, стало известно, что Челышев, перейдя линию фронта, упросил советских командиров взять его в Красную Армию и теперь уже сражается в одной из частей[7]. Как же в таком случае расценить его поступок — самовольный уход из отряда? Дезертир он или нет? Ведь дезертируют с фронта, а не на фронт.

Челышева никто не решался назвать впрямую дезертиром. Однако и оправдывать его поступок — значило поставить под удар партизанскую присягу, дисциплину и само существование отряда.

Пришлось Курбатову, Гурьянову и другим коммунистам поговорить с бойцами по душам, разъяснить им еще раз, что партизаны тоже находятся на фронте и всякий поступок, похожий на поступок Челышева, всякое нарушение дисциплины будут расцениваться как тяжкое преступление.

— И все-таки Челышев — дезертир! — категорически заявил Иван Токарев. Этот неутомимый разведчик и храбрый боец позволял себе иногда поворчать насчет «нехватки жратвы» или «проклятущего холода», но к дисциплине относился как к святая святых и не мог простить Челышеву его проступка.

— Конечно, желание служить в армий само по себе похвально, — говорил Гурьянов окружившим его партизанам. В отряде он пользовался непререкаемым авторитетом и его мнение имело решающее значение. — Но если каждый так свой патриотизм будет проявлять, как же мы выполним волю партии и Советской власти о партизанской войне? Нет, как говорится, всякому свое место.

— Я тоже хотел быть в армии, — признался Карасев, когда руководители отряда собрались в командирской землянке. — Переживал, когда послали сюда. Но раз надо… Надеюсь, что и нам еще придется повоевать… в открытую.

Курбатов прислушивался к разговору друзей и думал о том, что на нем, как на секретаре подпольного райкома, лежит особая ответственность за морально-политическое состояние, дисциплину и боеспособность партизанского в отряда. И еще больше тревожили его слухи, невесть откуда проникавшие в среду бойцов, о том, что немцы, мол, не так уж в селах зверствуют: колхозы не разгоняют, семьи партизан, пленных бойцов и командиров не трогают и даже милуют рядовых коммунистов. Явная ложь, к сожалению, прилипала к наименее устойчивым партизанам, и это обязывало комиссара отряда, секретаря райкома и всех коммунистов противопоставить ей, этой лжи и провокации, настоящую и страшную правду о фашистской оккупации. Курбатов и Гурьянов часто подсаживались к бойцам, беседовали о целях гитлеровской Германии в этой войне, рассказывали об известных им фактах зверств и издевательств фашистов над советскими людьми. Но не хватало местных фактов, которые были бы лучше и сильнее любой агитации.

Однако такие факты вскоре стали известны всем.

Двух партизан, Хомякова и Минаева, направили в родную деревню Овчинино, где проживали их семьи, с заданием выяснить численность немецкого гарнизона. В положенный срок ни один из разведчиков на базу не явился. В Овчинино были посланы другие разведчики, и вскоре они принесли страшную весть. Хомяков, оказывается, не посчитавшись с наказом командира, открыто, на виду у всех, сразу пошел в свою избу и остался там ночевать. Под утро в избу вломились немцы. Хомякова схватили и тут же, в селе, расстреляли. Минаев, который тоже хоронился в избе своих родственников, узнав о гибели Хомякова, пытался бежать в соседнюю деревню, но был кем-то выдан, схвачен и расстрелян.

Несколько фактов о зверствах фашистов сообщила в отряд и Татьяна Бандулевич через связного Герасимовича.

Гурьянов и Курбатов на сей раз собрали весь состав отряда и, переживая, волнуясь, подробно рассказали о гибели двух партизан от рук фашистских палачей. И как ни трагична была судьба Хомякова и Минаева, комиссар не мог не напомнить бойцам, что оба разведчика нарушили дисциплину, не соблюдали мер предосторожности и слишком долго задержались в своих домах.

— Вот вам ответ на слухи о том, что немцы никого не трогают, — говорил Гурьянов. — Нет, враг есть враг, пришел он на нашу землю, чтобы грабить и убивать нас. И если вы хотите, чтобы поскорее кончилась черная ночь фашистской оккупации, крепко держите в руках оружие, самоотверженно и мужественно выполняйте любое порученное вам задание. С фашистами сражается не только Красная Армия, с ними дерутся партизаны, борется весь народ. Надо верить в свои силы, верить в партию, слушать ее голос — и победа придет. Мы ее собственными руками завоюем.

Гурьянова слушали молча, но взгляды партизан и выражения их лиц говорили комиссару о том, что его слова не пропадают зря.

Такие беседы и собрания в отряде проводились неоднократно, и каждая из них оставляла в сердцах партизан глубокий след. А газеты и листовки, которые Артемьев и Исаев доставляли в отряд (они регулярно получали их в батальоне капитана Накоидзе и переправлялись с этой «почтой» через линию фронта), прежде чем попасть в руки связных для отправки в села района, с жадностью прочитывались бойцами и незримой нитью связывали их с армией, с Москвой, со всей страной, которая напрягала силы в борьбе с врагом.

«Смерть немецким оккупантам!» — этот лозунг очень быстро вошел в сознание, плоть и кровь партизан, и стремление превратить лозунг в действительность росло буквально не по дням, а по часам.

В один из обычных будничных дней Артемьев привел в отряд пожилого человека в черном пальто и поношенной шапке-ушанке. На его усталом лице молодо блестели темные, немного запавшие глаза, а голос, тихий, глуховатый, исходил, казалось, издалека.

— Флегонтов… Алексей Канидиевич… Отец был Канидом — имя редкое и на слух непривычное, а меня по настоянию матери наделили простым именем — Алексей.

Все это гость говорил медленно, негромко, с шутливой грубоватостью бывалого и уверенного в себе человека.

— Принимайте, коли не сомневаетесь. Я к вам от Яковлева, сиречь от Московского комитета партии… Вот мои мандаты… Читайте, а я покуда покурю…

Гость оказался уполномоченным МК партии, присланным для специального инструктажа партизан. Он привез с собой и письменную директиву за подписью секретаря МК о необходимости активизировать политическую работу среди населения и начать боевые действия — диверсии, поджоги фашистских складов, минирование дорог, налеты на мелкие гарнизоны и штабы гитлеровских войск. Сам Флегонтов имел за плечами давний опыт партизанской борьбы еще в годы гражданской войны и интервенции и теперь наставлял молодых партизан, как старый учитель наставляет своих учеников или молодых, впервые пришедших в школу педагогов.

— Устроились вы, прямо скажем, не в очень удобном месте, — говорил он. — Прикиньте сами: до немецкого переднего края всего каких-нибудь несколько километров. На вас наткнуться легко, а вам развернуться трудно. Но горе не беда. И в этом есть свои преимущества: и наши части близко, и к немчуре далеко ходить не надо. Главное — не обнаружить себя.

— Вот и сидим, как кроты, зарывшись в землю, — хмуро Проговорил Гурьянов.

— Э-э, нет, так не пойдет… Тихо сидеть и землю удобрять — какая же это партизанская борьба? Искусство заключается в том, чтобы и дело делать, и себя не выдать. Что же для этого нужно?

— Правило первое. Каждую операцию, будь то взрыв, или, скажем, налет, или захват «языка», надо тщательно готовить. Иметь четкий детальный план со всеми возможными вариантами. И только после того, как план стал ясен, как на ладони, действовать.

Правило второе, — продолжал он после небольшой паузы. — Никакой стрельбы, никаких встреч и стычек с фашистами вблизи базы, самый минимум — 8—10 километров отсюда. Иначе сами к себе непрошеных гостей накличете.